Послание к Римлянам, глава 2 

_____

Перечитайте внимательно отрывок еще два-три раза.

Ответьте на вопросы

Как вы понимаете слова, что у Бога нет лицеприятия?

Как эта мысль поясняется в других стихах этого отрывка?

Как человек становится праведным, по апостолу Павлу?

Что здесь говорится о язычниках?

Почему сказано, что Бог будет судить именно тайные дела человеков, а не просто дела человеков?

Ответить на вопросы, поделиться своими размышлениями можно в комментариях

Прочтите толкования:

Схиархимандрит Авраам (Рейдман)

Архиепископ Феофилакт Болгарский

Святитель Феофан Затворник

Схиархимандрит Авраам (Рейдман)

Неделя 2-я по Пятидесятнице

Напротив, слава и честь и мир всякому, делающему доброе, во-первых, Иудею, потом и Еллину! Ибо нет лицеприятия у Бога.

Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся (потому что не слушатели закона праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут, ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую) в день, когда, по благовествованию моему, Бог будет судить тайные дела человеков через Иисуса Христа.

Рим. 80 зач. (2:10–16)

Проповедь в неделю 2-ю по Пятидесятнице

«О законе, написанном в нашем сердце»

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы слышали поучение святого апостола Павла из Послания к римлянам: «Слава и честь и мир всякому, делающему доброе, во-первых, Иудею, потом и Еллину! Ибо нет лицеприятия у Бога» (ст. 10–11). Слова эти в первую очередь относились собственно к иудеям и эллинам, современникам святого апостола Павла, или, как считают некоторые толкователи, к тем, кто жил до пришествия Христова.

Почему апостол говорит: «Во-первых, Иудею, потом и Еллину»? Иудеи были просвещены Божественным Откровением, знали закон, и потому к ним предъявлялись строгие требования. К эллинам таких требований не предъявлялось, потому что они не имели Божественного Откровения, но для них откровением была их собственная совесть, нравственный закон, написанный в их сердцах, и сама сотворенная Богом природа, мир, учивший их о Творце. Однако поскольку обычно человеческая совесть бывает притуплена, а ум затуманен, то человек осознает то, что подается ему естественным путем, не так ясно по сравнению с тем, что дается ему через Божественное Откровение. Поэтому «слава и честь и мир всякому, делающему доброе, во-первых, Иудею (то есть знающему закон. — Схиархим. А.), потом и Еллину», догадывающемуся, так сказать, об этом законе и находящему его в своем сердце.

Закон этот, писанный или созерцаемый в окружающем мире и в самой человеческой природе, — один и тот же, как и добро одно и то же. Многие сейчас думают, что у христиан одно откровение, у магометан — другое, а у иудеев — третье. Но подлинное Откровение только одно, как один подлинный закон совести, который действует в душе человека, где бы он ни родился и как бы ни был воспитан.

Апостол говорит: «Слава и честь и мир всякому, делающему доброе», то есть человек этот будет всячески прославлен, прежде всего перед Богом. Как бы ни относились к нему другие люди, может быть, даже презирали его, в Боге он получит славу, честь, приобретет душевный мир, который нельзя поколебать ничем внешним и человеческим, никакими скорбями.

«Ибо нет лицеприятия у Бога». Бог не предпочитает того, кто принадлежит к богоизбранному народу, и не отвергает того, кто не входит в этот народ, потому что для Него богоизбранный народ — все, творящие волю Его.

Как мы можем отнести к себе эти слова святого апостола Павла? Его рассуждение кажется нам несколько отвлеченным, так как сейчас перед нами не стоит проблема, актуальная для древних христиан, споривших о том, кто больше имеет благодати, кто выше — родившиеся иудеями или обращенные из язычников. Но мы можем понимать эти слова так: «иудеями» можно назвать тех из нас, которые знают учение и Предание Православной Церкви, рождены в христианской семье, с детства научены заповедям Божиим и поэтому с большей легкостью их исполняют. «Еллины» же — это те, кто, не имея правильного христианского воспитания, обратились к вере сознательно под влиянием тех или иных обстоятельств, а прежде всего прислушиваясь к голосу собственной совести. Между воспитанным в христианской вере и обратившимся к ней позднее нет никакого различия, потому что мы славны пред Богом не рождением и не воспитанием, а деланием добра. У Бога нет лицеприятия. Тот, кто, обратившись к истинной вере, сделает больше доброго, получит бóльшую похвалу и награду, даже если он был рожден и воспитан в нечестии.

«Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся» (ст. 12), — продолжает апостол Павел. Те, которые согрешили «вне закона», а применительно к нам — вне христианства, будут судимы как чуждые закона, чуждые и требований его, и его спасительного действия. А те, кто согрешили «под законом» — зная заповеди, но нарушая их, — будут судимы по этому закону, пусть даже они хвалятся своей верой и благочестием, потому что истинное благочестие — это не убеждение только, отвлеченное и умственное, но вся наша жизнь.

Это сопоставление можно перенести на нас, монашествующих, и тех, кто живет в миру и не имеет подробных, точных знаний о духовной жизни. Если мы, зная всё о духовной жизни, будем нарушать заповеди, то осудимся по евангельскому закону, по святоотеческому Преданию: само это Предание будет судить нас. Те же, кто грешил, не имея этого спасительного знания, спасительного потому, что оно содержит учение о нравственной богоугодной жизни, погибнут вне его.

«Потому что не слушатели закона, — рассуждает далее святой апостол Павел, — праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут» (ст. 13). Перед Богом будут оправданы исполнители закона, а не те, которые лишь слышали его и знают его теоретически, говорим ли мы об иудеях, или о благочестивых христианах, гордящихся своим христианским воспитанием, или о нас, монашествующих, порой превозносящихся над мирянами тем, что мы знаем святых отцов и являемся ревнителями благочестия, ревнителями православия.

«Ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон» (ст. 14). Под «язычниками» мы также можем понимать три категории людей: язычников в буквальном смысле слова; тех, кто родился в неверии и затем обратился к вере; и, наконец, мирян, которых мы, к сожалению, иногда презираем как невежественных в духовном отношении. Если они, не зная закона, совершают согласное с законом, «то, не имея закона, они сами себе закон». Но как же возможно творить законное, не зная закона?

Некоторые современные философы и ученые считают, что человек произошел от обезьяны, — эту нелепость мы, как ни печально, изучали в школе как безусловную истину. Согласно этому учению никакой морали у человека быть не могло, а значит, мораль — это некая условность, постепенно выработавшаяся в человеческом общежитии. Если она и имеет значение, то лишь как своего рода законы человеческого общества, ограничения, введенные ради того, чтобы люди давали друг другу жить.

Человеческий разум по естеству своему не может познать истину, ибо познание это дается только через Откровение. Существуют философы, которые сомневаются в возможности человека вообще что-либо познать. Но, как будто бы во всем сомневаясь, эти люди, в некоторых отношениях очень выдающиеся, показывают необыкновенное раболепие перед мнениями современных ученых, когда дело доходит до конкретных вопросов. Например, Пирс и Джеймс, основатели самого, можно сказать, скептического направления современной философии — прагматизма, считая сомнение в способности человека к познанию одной из основ своего философского учения, в то же самое время с легкостью принимали дарвиновское учение о теории эволюции. Почему? Они были порабощены духу времени, и самостоятельность их мышления была мнимой, ограниченной узкими рамками современной антихристианской культуры и цивилизации.

Эти и подобные им мыслители утверждают, что закона в душе человека нет, что внутренне он так и остался зверем и любая нравственность условна. Но мы верим откровению святого апостола Павла, а не случайным человеческим мнениям, которые, в лучшем случае, являются лишь догадками, но никак не истиной. Апостол говорит, что «язычники, не имеющие закона, по природе законное делают», значит, и закон Моисеев, и закон евангельский, новозаветный, содержатся в природе человека. Однако мы столь далеко отошли от этого естественного закона, написанного Творцом в наших сердцах, что нуждаемся в напоминании — законе богооткровенном. Когда мы слышим его, то как будто припоминаем нечто известное ранее и чувствуем истинность закона, так как он находит отклик в нашем сердце. Заповеди совпадают с требованиями нашей совести, которые иногда кажутся нам чрезвычайно строгими, жестокими, даже невозможными для исполнения, но мы тем не менее признаём правоту этих требований.

Вот в чем сила богооткровенного закона: его нельзя считать чем-то посторонним, совершенно чуждым человеку, он представляет собой напоминание забытого нравственного закона, написанного в человеческом сердце, и в этом смысле принадлежит человеку по естеству, по природе. «Ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон», будучи как бы некой неписанной, сотворенной Богом живой скрижалью.

«Они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (ст. 15). И это мы также знаем по собственному опыту: совесть обличает нас в тех или иных проступках, а иногда и в опрометчиво сказанном слове. Так бывало еще до того, как мы отреклись от мира и пришли в обитель, может быть, даже до того, как обрели веру. Искать истину нас тоже, скорее всего, заставила совесть. И вероятно, еще до того, как мы пришли к вере, мы слышали в уме нашем помыслы то оправдывающие, то обвиняющие друг друга. Внутри нас происходил некий спор: «Правильно я поступил или неправильно, хорошо или плохо, так нужно было себя повести или иначе?» Но спор не может быть беспредметным. Если бы мы были совершенно безнравственными, а точнее, вненравственными существами, подобно животным, то зачем нужен был бы этот внутренний спор, пусть даже в результате его мы пришли бы и к неправильному выводу? И тогда, когда нас никто не обвиняет, мы сами обвиняем себя, потому что наш ум исследует веления совести и ищет правильного решения.

Апостол Павел продолжает: «Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся… в день, когда, по благовествованию моему, Бог будет судить тайные дела человеков через Иисуса Христа» (ст. 12, 16). «По благовествованию», то есть по тому учению, которое проповедовал святой апостол, по Евангелию. Итак, знаешь ты закон или не знаешь — это тебя не извиняет. Не знаешь — прислушивайся к своему сердцу, знаешь — слушай, что тебе велит Божественное Откровение, а лучше внимай одновременно и тому, и другому. Ибо в день, когда Бог будет судить мир, все наши тайные дела обнаружатся. Дела — это не только наши поступки, но и то, что происходило в наших мыслях, в нашей душе. Может быть, мы не осуществили каких-нибудь отвратительных намерений только потому, что боялись наказания, а умом услаждались ими и грешили мысленно или, наоборот, хотели сделать что-то доброе, но не смогли, нам не позволили обстоятельства. Так, люди предыдущего поколения многое хотели бы сделать для Церкви Божией, защитить ее, но не могли. Видя своими глазами разрушение храмов и монастырей, осквернение святынь, они вынуждены были всё это терпеть.

Поэтому Господь прежде всего будет судить наши помыслы и намерения: с них начинаются и ими мотивируются все наши поступки. Дело, в глазах человеческих доброе, перед Богом может оказаться великим и тяжким грехом, поскольку его основанием было тщеславие, гордость или корысть, как богомудро рассуждает об этом святитель Тихон Задонский в книге «Об истинном христианстве», в главе «О сердце человеческом». Бог взирает не на внешнее, а на сердце человека, и это тайное и будет судимо по Евангелию, по благовествованию апостола Павла и прочих святых апостолов. Потому мы всегда должны тщательно внимать себе, никогда не оправдываться незнанием и прилагать усилия к тому, чтобы просветить свой разум Божественным Откровением как руководством к действию. Да и наша совесть разве не подсказывает нам, что нужно делать и чего отвращаться, если мы по какой-либо причине этого не знаем? Разве наши собственные мысли не оправдывают нас, когда мы совершаем что-либо доброе, и не обвиняют нас, когда мы грешим? Потому, хотя бы мы вообще ничего не знали, но нравственный закон вложен Господом в нашу природу, в нашу душу, в наше сердце.

В прочитанном нами отрывке из апостольского послания отметим такой интересный факт: апостол Павел сначала рассуждает о законе Моисеевом, а потом вдруг говорит, что Бог будет судить мир не по закону Моисееву, а по благовествованию апостола Павла, то есть по Евангелию. Это значит, что Евангелие — тот же самый нравственный закон, но гораздо более изощренный, более точно и определенно изложенный.

Все христиане, а тем более мы, монашествующие, обязаны быть внутренне собранны, должны всегда исследовать свои мысли, чувства, душу, прислушиваясь к своему разуму, вооруженному знанием Священного Предания, к совести и сердцу, просвещенному благодатью Божией. Не будем превозноситься тем, что мы много знаем, потому что Бог будет судить нас по делам. Знание нас не спасет, и незнание не оправдает. Истинный, благоразумный христианин никогда и ни в чем не ищет себе оправдания, но, укоряя себя, стремится познать истину и приложить ее к своей жизни, не думая, что тот или иной поступок, та или иная ситуация являются чем-то маловажным. Нет, во всем нужно действовать по Евангелию, начиная с внутренней, духовной жизни. Только в этом случае, мы, как истинные христиане, как делающие добро, когда будем судимы по благовествованию святого апостола Павла и других апостолов, будем награждены славой, честью и вечным непоколебимым священным миром. Аминь.

10 июня 2007 года

Прочтите также:

Схиархимандрит Авраам (Рейдман)

Архиепископ Феофилакт Болгарский

Святитель Феофан Затворник

Архиепископ Феофилакт Болгарский

Толкование в неделю 2-ю по Пятидесятнице

Слава и честь и мир всякому, делающему доброе, во-первых, Иудею, потом и Еллину.

В следующем далее апостол намерен доказать, что ни обрезание не приносит пользы, ни необрезание не причинит вреда, и затем показать необходимость веры, оправдывающей человека. Для этого он сначала ниспровергает иудейство. Заметь же мудрость: говорит о бывшем до пришествия Христова, что мир был исполнен пороков и что все подлежали казни, во-первых, иудей, потом эллин. Признав же за несомненное, что язычник будет наказан за зло, из этого положения выводит заключение, что он будет и награжден за добро. Если же и награда и наказание суть последствия дел, то закон и обрезание уже излишни, и не только излишни, но и приготовляют иудею большее наказание; ибо если осуждается язычник потому, что не руководствовался природой, а потому и естественным законом, то гораздо более осуждается иудей, который при том же руководстве воспитан был еще в законе. К этому клонится речь апостола. Теперь узнай смысл слов. Под эллинами разумеет здесь не идолопоклонников, но людей богобоязненных и живших благочестиво, не имея закона, каковы Мелхиседек, Иов, ниневитяне, наконец, Корнилий. Равным образом и под иудеями разумеет иудеев, живших до пришествия Христова. Ибо, стараясь доказать, что обрезание не имеет никакой силы, обращает внимание на времена древние и показывает, что никакого не было различия между богобоязненным язычником и добродетельным иудеем. Если же иудей ничем не превосходил язычника до пришествия Христова, когда иудейство особенно было славно, то тем более не превосходит он его теперь, когда закон отменен. Так говорит апостол, имея в виду сокрушить гордость иудеев, которые не принимали к себе происходивших от язычества. Слава, говорит, и честь и мир. Блага земные всегда имеют врагов, сопряжены с беспокойствами, подвержены зависти и козням, и хотя бы извне никто не угрожал им, сам обладающий ими всегда беспокоится в помыслах; а слава и честь у Бога наслаждаются миром и чужды беспокойства в помыслах, как не подлежащие козням. Поскольку же казалось невероятным, чтобы удостаивался чести язычник, не слыхавший закона и пророков, то доказывает это тем, что Бог нелицеприятен. Бог, говорит, не принимает во внимание лица, но испытует дела. Если же по делам между иудеем и язычником нет никакого различия, то ничто не препятствует последнему удостоиться одинаковой чести с первым. Итак, когда отменен закон, не величайся, иудей, перед тем, который из язычников, делающий добро, равен был тебе даже в то время, когда иудейство твое было в славе.

Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся.

Выше доказал, что язычник удостаивается такой же чести, какой и иудей. Теперь доказывает, что во время наказания постигнет и иудея осуждение. Язычники, говорит, не имея закона, согрешили, то есть не быв поучаемы законом, поэтому вне закона и погибнут, то есть легче будут наказаны, как не имеющие обличителем закона; ибо вне закона значит: не подлежа осуждению по закону. Напротив, иудей согрешил под законом, то есть будучи поучаем и от закона, поэтому и суд примет, то есть осужден будет, по закону, как подлежащий закону, который обличает его и подвергает большему осуждению. Как же ты, иудей, говоришь, что не имеешь нужды в благодати, потому что оправдывается законом? Вот, доказано, что тебе нет никакой пользы от закона, так что имеешь большую, нежели язычник, нужду в благодати, как не оправдываемый пред Богом одним слушанием закона. Пред людьми слушатели закона могут казаться честными; но пред Богом не так: пред Ним оправдываются исполнители закона.

Когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их.

Доказывает то, что говорит против иудеев, и ведет речь с мудрым искусством, чтобы не показаться, будто говорит что-нибудь против закона. Как бы хваля и возвышая закон, говорит, что заслуживают удивления те, которые не имеют закона «естеством», то есть имея убеждение в мыслях: ибо они не имели нужды в законе, а между тем выполнили закон, запечатлев в сердцах своих не письмена, но дела, и вместо закона пользуясь, во свидетельство о добром, совестью и природными мыслями. Говорит здесь о трех законах: о законе писанном, о законе естественном, и о законе дел. Язычники, не имеющие закона. Какого? Писанного. По природе законное делают. По какому закону? По закону, обнаруживающемуся в делах. Не имея закона. Какого? Писанного. Они сами себе закон. Как это? Руководствуясь законом естественным. Они показывают, что дело закона у них написано в сердцах. Какого? Закона в делах. Заметь мудрость: не поразил иудеев, как требовал этого ход речи. По ходу речи следовало сказать так: когда — язычники, не имеющие закона, делают законное по природе, то они гораздо превосходнее наставленных в законе. Но апостол не сказал так, а выразился мягче, так: сами себе закон. Этим он доказывает, что и в древнейшие времена, и прежде, нежели дан закон, род человеческий находился под тем же Промыслом. Этим заграждает также уста тем, которые говорят: почему Христос не пришел научить деланию добра прежде, изначала? Познание добра и зла, говорит. Он вложил во всех изначала; когда же увидел, что оно не помогает, то пришел, наконец, Сам.

И мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую, — в день, когда, по благовествованию моему, Бог будет судить тайные дела человеков через Иисуса Христа.

С этих слов начинай новую речь; ибо теперь говорит апостол о том, каким образом судимы будут все вообще люди. В день суда предстанут собственные наши мысли, то осуждающие, то оправдывающие, и человеку не нужно будет на судилище том ни другого обвинителя, ни другого защитника. А дабы увеличить страх, не сказал: грехи, но: тайные дела. Люди могут судить одни явные дела, а Бог, говорит, будет судить тайные дела чрез Иисуса Христа, то есть Отец чрез Сына, потому что Отец не судит никого, но всякий суд отдал Сыну (Ин.5:22). Можешь и так разуметь слова через Иисуса Христа: по благовествованию моему, предоставленному мне Иисусом Христом. Здесь внушает, что благовествование не проповедует ничего противоестественного, но возвещает то же самое, что вначале внушено людям самой природой, то есть что и благовествование свидетельствует о суде и наказании.

Вот, ты называешься Иудеем, и успокаиваешь себя законом, и хвалишься Богом, и знаешь волю Его, и разумеешь лучшее, научаясь из закона.

Сказав, что для спасения язычника, исполняющего закон, ничего более не нужно, вычисляет, наконец, преимущества иудеев, полагаясь на которые, они гордились пред язычниками. Прежде всего говорит об имени иудея; ибо оно составляло большое преимущество, как теперь имя христианина. Не сказал: ты иудей, но: называешься; ибо истинный иудей тот, которого исповедуют иудеем, потому что Иуда значит исповедание. И успокаиваешь себя законом — вместо не трудишься, не ходишь, не разузнаёшь, что должно делать, но имеешь закон, без труда наставляющий тебя на все. И хвалишься Богом, то есть что ты любим Богом и предпочтен прочим людям; обращать же любовь Божию в средство презирать существа однородные есть признак крайнего неразумия. И знаешь волю Его, то есть Божию. И разумеешь лучшее, то есть решает, что должно делать и чего не должно делать. Под лучшее (διαφέροντα) надобно разуметь приличное или полезное каждому.

Уверен о себе, что ты путеводитель слепых, свет для находящихся во тьме, наставник невежд, учитель младенцев, имеющий в законе образец ведения и истины.

Выше говорил, что слушание закона не приносит никакой пользы, если не будет присоединено исполнения; потому что не слушатели закона, говорит, праведны пред Богом, но исполнители закона (ст. 13), теперь говорит нечто большее, именно: хотя бы ты был учитель, но если не исполняешь закона, то не только не получаешь себе никакой пользы, но и навлекаешь на себя большее наказание. И как иудеи весьма превозносились учительским достоинством своим, то из этого особенно доказывает, что они достойны осмеяния. Ибо когда говорит: путеводитель слепых, учитель младенцев, и прочее, то изображает надменность иудеев, которые называли себя именно путеводителями, светом и наставниками, а обращенных из язычества именовали находящимся во тьме, младенцами и невеждами. Но ты имеешь образец ведения и истины не в делах и не в заслугах, но — в законе, полагаясь на него как на изображение добродетели. Так иной, имея у себя царское изображение, сам ничего не списывает с него, но те, у которых нет его, и не видя его, верно подражают ему. Итак, всякий учитель пишет и изображает в душах учеников познание добра и потому саму истину. Если он осуществляет это и в деятельности, то будет совершен; в противном случае будет таким, каковы осуждаемые теперь апостолом. Некоторые под образом разумели образец ведения ненастоящий. Ты имеешь, говорит, познание и благочестие не истинное, но подделанное и прикрытое ложным видом.

Как же ты, уча другого, не учишь себя самого? Проповедуя не красть, крадешь? Говоря: «не прелюбодействуй», прелюбодействуешь? Гнушаясь идолов, святотатствуешь? Хвалишься законом, а преступлением закона бесчестишь Бога? Ибо ради вас, как написано, имя Божие хулится у язычников.

Излагает мысль свою в виде вопроса, пристыжая тех, которые хвалились, что они — учители. Святотатством называет хищение посвященного идолам; ибо хотя они гнушались идолами, но, обладаемые сребролюбием, коснулись посвященного идолам из постыдной корысти. После этого излагает самую тяжкую вину, говоря: хвалишься законом, как превознесенный честью от Бога чрез закон, а преступлением закона бесчестишь Бога. Здесь три вины. Первая: иудеи бесчестят; вторая: бесчестят Бога, превознесшего их честью; третья: бесчестят закон, нарушая его, тогда как он служил к их чести. Но дабы не подумали, что обвиняет иудеев сам, привел в обвинителя их пророка Исаию, выставляя две вины их. Ибо они не только сами оскорбляют Бога, но и других приводят к тому, и не только не учат жить по закону, но и учат противному, учат хулить Бога, что противно закону; ибо видящие их развращение говорят: этих ли должен любить Бог? Неужели Бог, любящий таковых, есть истинный Бог?

Обрезание полезно, если исполняешь закон; а если ты преступник закона, то обрезание твое стало необрезанием.

Так как обрезание было в большом уважении у иудеев, то не сказал о нем тотчас в начале, что обрезание излишне и бесполезно, но на словах допускает, а на деле отвергает его, и говорит: я согласен, что обрезание полезно, но тогда, когда исполняешь закон. Не сказал, что оно бесполезно, дабы не подумали, что уничтожает обрезание; но доказывает, что иудей не имеет обрезания, говоря: обрезание твое стало необрезанием. Итак, доказывает, что иудей не обрезан по сердцу. Два разумеет обрезания и два необрезания: одно наружное, а другое внутреннее. Именно: обрезание наружное есть обрезание плотское, когда обрезывается кто по плоти, обрезание духовное состоит в отвержении плотских страстей. И необрезание плотское бывает тогда, когда кто остается необрезанным по плоти, а необрезание духовное бывает тогда, когда кто, имея языческую душу, нисколько не отсекает страстей. Мысль Павла такая: если ты обрезан по плоти, но не выполняешь узаконенного, то ты еще необрезанный, необрезанный по духу; равным образом, кто необрезан по плоти, но выполняет узаконенное, тот обрезанный до духу, потому что у него отъяты плотские страсти. Это объясняет и далее. Послушай.

Итак, если необрезанный соблюдает постановления закона, то его необрезание не вменится ли ему в обрезание?

Не говорит, что необрезание превосходит обрезания, ибо это слишком больно, но говорит, что вменится ему в обрезание. Поэтому истинное обрезание есть добрая деятельность: равным образом необрезание есть худая деятельность. Заметь, не сказал: если необрезание сохранит закон; ибо, вероятно, предполагал такое возражение от кого-нибудь: возможно ли, чтобы сохранил закон человек необрезанный, когда самое бытие необрезанным составляет нарушение закона? Как же выразился? Постановления закона, то есть постановления, выполнением которых думают оправдаться. Ибо обрезание не было делом, но страданием, претерпеваемым тем, кого обрезывали, почему и не может называться оправданием закона. Оно дано как знак, чтобы не смешивали иудеев с язычниками.

И необрезанный по природе, исполняющий закон, не осудит ли тебя, преступника закона при Писании и обрезании? Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно, на плоти; но тот Иудей, кто внутренне таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога.

Здесь ясно показывает, что разумеет два необрезания, одно естественное, а другое произвольное, бывающее, как сказано, тогда, когда кто нисколько не отсекает плотских страстей, и два обрезания, одно по плоти, а другое в духе обрезание сердца. Необрезанный, говорит, по природе, имеющий обрезание страстей чрез исполнение закона, то есть, как выше сказано, оправданий закона, осудит, то есть обвинит, не обрезание (ибо говорить так о нем было тяжко), но тебя, по наружности действительно обрезанного по плоти, но необрезанного по сердцу, как преступника оправданий закона. Таким образом, укоряет не обрезание (которое, по-видимому, уважает), но оскорбителя или преступника его. Потом, доказав это, ясно определяет и то, кто есть истинный иудей, и дает разуметь, что иудеи все делали из тщеславия. Ибо не тот Иудей, говорит, кто таков по наружности, но кто внутренне таков, который ничего не делает просто чувственно, но понимает духовно и субботы, и жертвы, и очищения. Когда говорит: обрезание, которое в сердце, по духу, то пролагает путь к христианскому образу жизни и показывает необходимость веры; ибо верование сердцем и духом имеет похвалу от Бога, испытующего сердца и ни о чем не судящего по плоти. Из всего следует, что везде нужна жизнь. Под именем необрезанного или язычника разумеет, как и выше сказано, не идолопоклонника, но человека благочестивого и добродетельного, не соблюдающего. Однако, иудейских обрядов.

Прочтите так же:

Схиархимандрит Авраам (Рейдман)

Архиепископ Феофилакт Болгарский

Святитель Феофан Затворник

Святитель Феофан Затворник

Толкование в неделю 2-ю по Пятидесятнице

Русский перевод Феофана:

Стих 10. Слава же и честь и мир всякому делающему благое, Иудееви же прежде и Еллину.

Прибавляет будто в утешение иудеев, что их строже осудил, говоря как бы: не сетуйте, что присуждается строжайшее наказание вам; ибо и награда назначается богатейшая. — Слава и честь и мир — можно, не определяя особо значения каждого слова, полагать, что ими выражает Апостол всю полноту благ воздаяния, применяясь к тому, что на земле почитается высоким и утешительным; ибо поистине сами в себе те блага непостижимы и неизъяснимы для нас. Превелики они и преблаженны, а что именно суть, того ни понять, ни высказать невозможно. Ибо не с чем их сравнить из ведомого нам: все высокое и утешительное у нас — ничто в сравнении с ними.

Слава и честь — выше несколько пояснены. Что: мир? Мир в себе, мир со всеми, мир паче с Богом. Когда мир водворяется и царствует, то те, которые имеют счастие жить под его царством, наслаждаются непрестанно отрадным состоянием, повсюду разливающим радость жизни. Может быть, здесь прибавил Апостол: мир — к прежде Сказанным славе и чести, чтоб означить верх тамошнего блаженства и вместе указать, что те слава и честь ничего разделяющего и смущающегo не имеют, как это имеют они на земле. Так святой Златоуст: «какие бы блага ни имел кто на земле, обладание оными сопряжено со многими беспокойствиями; богач, владелец, царь если не с другими, то с самим собою бывает часто в раздоре, с своими помыслами ведет жестокую брань. Но при обладании небесными благами не случается ничего подобного; напротив, всё тихо, безмятежно, наслаждается истинным миром». — То же пишет и Феофилакт: «блага земные всегда имеют врагов, сопряжены с беспокойствами, подвержены зависти и козням, и, хотя бы совне никто не угрожал им, сам обладающий ими всегда беспокоится в помыслах; а слава и честь у Бога наслаждаются миром и чужды беспокойства в помыслах, как не подлежащие козням».

Блаженный Феофилакт, обративший выше внимание на греческое выражение: κατεργαζόμενος — с усилием делающий злое, располагает обратить его на греческое выражение слова: делающему — и здесь: έργαζομένω — просто делающему благое, хотя бы и без усилия. Апостол хотел будто намекнуть, что легче получить награду, чем подвергнуться наказанию, чтоб воодушевить и отогнать безнадежность и нечаяние в чувствующих себя слабыми. Только начни хоть сколько-нибудь делать добро, — и ты уже будешь на стороне тех, которых ожидает слава и честь.

Иудееви же прежде и Еллину. Справедливо ли? Что большее наказание иудею, делающему злое, справедливость этого очевидна: ибо, имея более побуждений и способов делать добро, не только не делал его, но уклонился к противному, явно запрещенному злу. Награду же ему следовало положить меньшую по тому же самому, что он большими был окружен побуждениями и способами к добру, и потому ему легче было творить его. Язычнику труднее было противиться злу и устоять в добре; потому, если он окажется добрым, ему следовать должна бы большая награда. Так казалось бы; но если иудей больше имел побуждений делать добро, то больший имел и круг доброделания. Оставаясь вполне верным закону, он больше делал добра, а потому больше нес и труда. Это даже в той части добра, которая вместе с писанным законом была внушаема и совестию. Но на иудея закон возлагал многое такое, чего совесть не сказывает, что, однако ж, неуклонно должно было бы исполняемо и требовало труда, который делал из закона чувствительное иго. Понесшему верно с терпением сие иго разве несправедливо воздать больше? Не одна мера усердия и напряжения нравственных сил определяет достоинство деятеля, но и круг предметов действования. К тому же хотя иудейство не было окончательное устроение Божие к преспеянию человеческому, но оно никак не могло оставаться бесследным для души, не могло не оставлять на ней печати, полагавшей резкое отличие ее от души, естественно лишь доброй. Там был зачаток освящающей силы от Господа Спасителя. Ибо иудейство характеризовало веру в имеющего прийти Спасителя. Потому верный своему иудейству иудей не мог не стоять выше всякого язычника, верного лишь естественным законам совести. Святой Златоуст рассуждает: «какого иудея разумеет здесь Апостол и о каких говорит еллинах? О живших до пришествия Христова. Ибо не дошла еще речь до пришествия благодати, напротив, Апостол имеет предметом времена отдаленнейшие. — Под еллинами разумеет здесь Павел не идолопоклонников, но людей богобоязненных, повинующихся естественному закону, которые, за исключением соблюдения иудейских обрядов, сохраняли все относящееся до благочестия». Дополним: веровали в Бога Творца, Промыслителя и Воздаятеля, надежду свою всю на Него единого возлагали и боялись оскорбить Его нарушением чего-либо, что совесть внушала им, как богоугодное, — и, так быв настроены всегда, богатились делами правды и любви, обязательность которых сознавали.

Стих 11. Несть бо на лица зрения у Бога.

Как же нет на лица зрения, когда иудей больше награждается? Апостол хочет сказать этим, что иудей не награждается, поколику он иудей, а поколику окажется верным предписанному ему закону заповедей; равно язычник не осуждается, поколику он язычник, а поколику окажется неверным естественному закону совести. Иудей судится, а потом награждается или наказывается, яко иудей, по его законам. Язычник судится и затем награждается или наказывается, яко язычник, по его законам. И в том и другом случае участь решится верностию или неверностию тому закону, который каждый из них считал для себя обязательным. Исполнение его сделает его достойным награды в мере исполнения, а нарушение его сделает достойным наказания в мере нарушения. В этом отношении все равны — и иудей, и еллин. Нет на лица зрения у Бога. Святой Златоуст говорит: «когда говорил, что иудей и язычник наказываются за грехи, сие не имело нужды в доказательствах. Но когда хочет внушить, что и язычник удостоится чести, на это нужны уже доводы. Ибо казалось дивным и странным, чтобы не слышавший закона и Пророков удостоивался чести за добрые дела. Апостол и внушает нам, что Богу несвойственно поступать иначе, потому что сие было бы лицеприятием, а в Боге нет лицеприятия. Несть бо на лица зрения у Бога, — то есть Бог испытует не качество лиц, а разность дел. — Один приемлет честь, а другой поругание не потому, что тот иудей, а сей язычник; напротив, каждому воздается по делам».

Нельзя не видеть, что Апостол, — с 9-го стиха доселе и далее, — дал особое направление своей мысли. Видимо, он незаметно подходит к главной своей мысли — равенству иудея и язычника пред благодатию. Вдруг выразив эту мысль, он мог изумить и оттолкнуть иудеев. Чтоб расположить их к принятию ее издали, он ставит наперед иудея и еллина равными пред судом Божиим. В этом присуждении за него стояло врожденное всем чувство правды, заграждая уста иудею и заставляя его покорно согласиться на высказанное Апостолом решение вечной участи каждого неумытною правдою Божиею. Святой Златоуст говорит: «так Апостол наперед подкапывает преграду между обрезанием и необрезанием, еще издали готовит уничтожение сего различия, дабы совершить сие, не подав никакого подозрения. Если бы стал он доказывать сие прямо о временах благодати, то слова его навлекли бы не мало подозрения. Но когда, рассуждая о господствующих в мире нечестии и развращении, по связи речи доходит и до сего предмета; учение его делается вовсе не подозрительным. Вникни! — Апостол привел слушателя в страх, поразил слух его напоминанием о страшном дне, сказал, сколь худа порочная жизнь, доказал, что всякий грешит не по неведению, а потому и несвободен от наказания, и ежели еще не наказан, то неминуемо подвергается казни. Здесь хочет он уже доказывать, что учение закона не есть что-либо крайне необходимое, потому что и наказание, и награда бывает за дела, а не за обрезание и необрезание. Апостол, сказав, что язычник будет наказан, из сего положения, как неоспоримого, вывел заключение, что язычник будет и награжден, а сим обнаружил, что закон и обрезание уже излишни. Иудеи по гордости считали низким для себя стать наравне с язычниками. Посему Апостол сперва обвинил язычников, о которых завел речь, дабы не возбудить подозрения и сильнее напасть на иудеев; потом переходит к рассуждению о наказании и доказывает, что закон не только не пользует иудею, но даже обременяет его. Если язычник неизвинителен, что не сделался лучшим при руководстве природы и разума, то гораздо более неизвинителен иудей, который, кроме такого же руководства, обучен был и закону. Таким образом, Апостол, убедив иудея согласиться, что грехи язычников неизвинительны, поневоле заставляет то же заключить и о своих грехах».

Стих 12. Елицы бо беззаконно согрешиша, беззаконно и погибнут; и елицы в закони согрешиша, законом суд приимут.

Объясняет и утверждает Божие нелицеприятие. Которые, говорит, беззаконно, — то есть не имея писанного закона, а руководствуясь одним естественным законом совести, согрешили, — те беззаконно и погибнут, то есть не по писанному закону будут осуждены на вечное мучение, которое есть крайняя пагуба, а «по одному врожденному природе их дару распознавать доброе и злое» (блаженный Феодорит), — будут осуждены за то, что не следовали сему естественному, в сердце их написанному, закону. А которые в законе, — то есть имея писанный закон, согрешили, — те по этому закону и судимы будут, и суд приимут, — то есть будут осуждены на ту же вечную пагубу. Когда на горе Синайской изрекли они: все, что скажет Господь, сотворим и послушаем, — тогда же приняли они все предписания закона в совесть и поставили себя ответными пред ними, как пред совестию. Этим для них расширилось пространство подсудности. Как постепенно возводит иудеев к сознанию большей для них опасности, чем для язычника! Не говорит он этого явно; говорит только, что Бог нелицеприятен и будет судить всякого по тому закону, который он сознавал для себя обязательным. Но поелику для иудеев и предписания закона были обширнее, и ведение их яснее и полнее, то по тому самому ему следует больше бояться за свою участь. Святой Златоуст говорит: «здесь Апостол доказывает, что не только иудей и язычник равны между собою, но на иудея возложено большее бремя дарованием ему закона. Хотя язычник осуждается без закона, но сие осуждение без закона означает не большую строгость, а большую снисходительность в суде, — именно то, что язычник не имеет обвинителем закона. Судимый без закона, то есть не подлежащий осуждению по закону, судится по одному естественному разуму. А иудей судится по закону, то есть сверх природы имеет обличителем закон. Чем больше приложено о нем попечений, тем большему подвергается он наказанию. Видишь ли, как Апостол поставил иудеев в большую пред язычниками необходимость прибегать к благодати? Поелику они говорили, что не имеют нужды в благодати, как оправдываемые одним законом, то Апостол доказывает, что иудеям, если только подвергнутся они большему наказанию, благодать нужнее, нежели язычникам».

Стих 13. Не слышателие бо закона праведны пред Богом, но творцы закона, сии оправдятся.

Видимо, что Апостол, оставляя язычников, больше и больше налегает на иудеев. Как они хвалились законом и за ним прятались, как за оградою; то закон же обращает он в осуждение им и, эту ограду подрывая, обрушивает на них суд праведный, всею тяжестию подавляющий. Хорошо, что у вас закон, ясно изображающий, что должны вы делать и чего не делать, хорошо, что вы ясно слышали и слышите о всем этом. Это не малое преимущество. Но пред Богом не то ценно, что у вас есть Писание, изображающее закон, и что вы слышите его, а то, если исполняете. Если исполняете, больше вам чести; а если не исполняете, что пользы от закона? Никакого не придаст вам это веса. Одни творцы закона оправдятся.

Таков общий закон Божественного правосудия, по которому будет совершаться всемирный суд. Творцы закона оправдятся: когда? В день суда (стих 16). Потому стих 16 стоит в прямой связи с настоящим, 13-м, как его дополнение. В стихах 14-м и 15-м Апостол объясняет, что у язычников есть свой закон. Доселе не раз он говорил, что язычники знали закон и, несмотря на то, грешили, потому безответны; но как знали, — не объяснял. Делает это теперь. Ибо, поставив на одну линию пред судом иудея и язычника и делая того и другого ответным — каждого пред своим законом, он должен был объяснить наконец и это. Что у иудея был пред глазами закон, об этом и говорить нечего. Но какой закон у язычника? Иудей мог говорить: что ты его равняешь со мною? У него никакого закона нет, и все дела его грешны и нечисты пред Богом. Какого ему ожидать оправдания и соответственной награды? Язычник мог думать: если не дан мне закон, за что меня осуждать? Пусть идут в муку вечную одни иудеи. — Апостол и объясняет, как у язычника написан закон и как потому и награда ему пристойна, и наказание не неправедно.

Стих 14. Егда бо языцы, не имуще закона естеством законная творят, сии закона не имуще, сами себе суть закон

Говорит: творцы закона оправдятся; но где же у язычников закон? Да ты смотри! Ведь язычники творят что-либо законное, — сообразное с законом? Творят. А между тем писанного закона у них нет? Нет. Как же это они творят законное? Естеством; то есть без особых указаний свыше, своими естественными силами, руководствуясь тем одним, что Богом положено в их естество. Если таким образом они естеством законное творят, без писанного закона, то очевидно, что они сами себе суть закон, — то есть сами в себе носят закон, сами в себе его читают, слушают и исполняют. Ты, иудей, слушаешь писанный закон, принимаешь его на совесть, считаешь себя обязанным исполнять его — и исполняешь, — творишь законное; а у язычника все это совершается внутри, в нем самом, в естестве его: там и слышится ему закон, там он внимает ему, там полагает и творить его.

Как это происходит, объясняет Апостол в следующем стихе, а здесь только приводит опытное указание, что язычник творит законное, творит естеством, — без особого свыше руководства, — и потому сам себе есть закон. Надо заметить, что когда Апостол говорит: естеством, — то не разумеет: с естественною необходимостию, — а только: с естественными силами, которые имеются от природы. С сими силами и узнают законное, и решаются на него, и творят его, сохраняя полную свободу — следовать ему или не следовать. «Говоря: естеством, — разумеет: по естественному разуму» (святой Златоуст), «имея убеждение в мыслях, напечатлев в сердцах своих не письмена, но дело и, вместо закона, пользуясь, во свидетельство о добром, совестию и природными мыслями» (блаженный Феофилакт). Также, когда говорит Апостол: сами себе суть закон, — не усвояет им права действовать, как кому ни захочется, а только то внушает, что закон не пришел к ним совне. По качеству же своему он столько же непреложен, как и писанный, — у всех одинаков и равно для всех обязателен: ибо естество неизменно, у всех одно, и действующий не по естеству разрушает естество.

Но как же Апостол прежде изобразил язычников такими непотребными, что сказать об них: естеством законная творят — уже не приходилось бы? Там он изобразил их, какими они сделались по своему произволению, ниспадши в похоти плоти; а здесь указывает, какими следовало бы им быть по естеству, то есть творить законное, написанное в естестве их. Там представлен преобладающий характер язычества, до какого нравственного унижения оно ниспало, а здесь говорится, что при всем том были же и такие, которые творили законное. Эти последние и служат в обличение тех, что знали, могли творить законное и не творили. Не будь творящих законное, беззаконнующие могли бы говорить: что делать? так уж, верно, мы устроены. Апостол здесь и дает разуметь, что не так устроены, чтобы нечествовать и развратничать, а напротив, так, чтобы творить законное. — Апостолу нужно в настоящем месте не то положение, что язычники — все и всё законное творят, а только одно то, что творят законное, чтобы отсюда вывесть: следовательно, у них есть свой закон, в них действующий.

Стих 15. Иже являют дело законное написано в сердцах своих, спослушествующей им совести, и между собою помыслом осуждающим или отвещающим.

Мог иной сказать: что язычники творят иногда законное, это бывает случайно; между множеством беззаконных дел выпадает иногда как-нибудь и законное. Апостол предотвращает эту мысль, изображая, как естественно совершается производство нравственных деяний. Язычники являют дело законное. Какое? Всякое, какое ни являют, — что будет означать то же, что законные дела. Или дело законное — значит: дело закона, дело нравственности, — нравственное законодательство. То или другое являют они написанным в сердцах своих. Ибо всегда первое внушение на добро исходит из сердца. Встретился страждущий, — из сердца исходит сострадание, располагающее облегчить его участь. Видит кто обижающего, — из сердца исходит неудовольствие на него с понуждением защитить обижаемого. Получил кто благодеяние, — сердце исполняется благодарностию к благодетелю. Пришло помышление о Боге, — в сердце чувствуется благоговейное Ему поклонение и преданность, хотя бы не имел кто правых понятий о Божестве. — Так всякое дело законное является написанным в сердце и у язычника. Но в сердце откуда оно? Сердце — производитель законного внушения или только проводник? Само оно есть законное дело или оно только являет, указывает дело законное, принимая внушения отынуды и служа им только истолкователем? Глубже сердца, в духе, лежит совесть, страхом Божиим оживляемая. Она перстом своим пишет в сердце при всяком случае дело законное, — то, как следует поступить, иногда — помоги, иногда — защити, иногда — не тронь, это — чужое, и подобное. Дело законное и является написанным в сердце, и свидетельствуется чувством, указывающим образ действования.

Но всё ли здесь? Нет. Надо дойти до исполнения делом того, что внушено чрез сердце. И это идет так. Чувство сердца отражается в сознании; луч сознания опять ниспадает на совесть и вызывает обязательство сделать так или иначе. Сердце только сочувствует законному делу, — как внушила ему совесть; совесть же, когда с делом обратилось к нему сознание, возлагает теперь на него нравственную необходимость действования так, а не иначе. Это и значит: спослушествующей им совести. — Спослушествующей, συμμαρτυρούσης, — сосвидетельствующей. Кому? Чувствам сердца. Совесть говорит сознанию или лицу человека: да, да; так должно поступить, как внушает сердце.

Этим внутреннее законоположение на всякий раз и кончается. Дело законное указано и сознано обязательным. Но такое решение постановлено лишь во внутреннейшей высшей палате, где ничто законное не встречает препятствий. Чтобы перейти этому решению в дело, ему надобно пройти чрез низшую палату — душу, с ее потребностями, привычками и принятыми в правило внешними отношениями. Сюда и поступает всякое законное дело — и, как только поступает, всегда встречает бурю противопомышлений. — Совесть между тем защищает свое дело. Происходит борьба внутри: между собою помыслом осуждающим или отвещающим. — Отвещающим, άρολογουμένων, — защищающим, исполняющим адвокатскую должность. Слышится, с одной стороны, осуждение, с другой — защита и оправдание. Какая сторона одолеет, по той и исполнение следует, — дело законное, внутри законоположенное, на деле или отвергается, или исполняется. Кто решитель? Свободное лицо человека действующего. И никто не может решить, почему это лицо склоняется на ту или другую сторону, и решений его никаким образом нельзя подвесть под какие-либо законы, чтобы по нему можно было и предугадать его решения. Ибо у него бывает сейчас одно, а через час другое решение, при совершенно равных обстоятельствах.

Вот все производство нравственного деяния. Из него видно, что нравственный закон написан в сердце человека и подкрепляется совестию. Но из этого не следует, чтобы он всегда необходимо был исполняем: ибо встречает помыслы, в борьбе с которыми не всегда выходит победителем. Виновник исполнения или неисполнения — свободный человек, который за дела свои и даст отчет в день, когда будет Господь судить тайная человеком: ибо решения человека на дела совершаются втайне, а они-то, собственно, и подлежат суду и осуждению.

Мы считаем стихи 14-й и 15-й вносными пояснительными положениями. Но заметить следует, что древние наши толковники так не думают, а видят и здесь последовательную речь. Нас заставляет видеть здесь вносное то, что иначе нестройно будет стоять следующий, 16-й текст: в день, егда судит Бог. Но они слова эти соединяют с непосредственно предыдущими и, когда толкуют, место все выписывают так: и между собою помыслом осуждающим или отвещающим в день, егда судит Бог и прочее. — Показал выше Апостол, что на суде все будут судимы по закону, который лежал на всяком, и объяснил затем, что и у язычников был и есть свой закон, написанный в сердце и скрепляемый совестию; теперь говорит, как будет происходить самый суд. Именно: там не нужны будут свидетели; всякий в мыслях своих сам над собою произнесет оправдание или осуждение: всякий будет видеть свой закон и дела свои, сличит то и другое и решит: виноват или нет. Святой Златоуст говорит: «слова: осуждающим (и прочее) — относит Апостол ко всему роду человеческому. Ибо в день суда предстанут собственные наши мысли, то осуждающие, то оправдывающие. И человеку на оном судилище не нужно другого обвинителя». Так Феофилакт и Амвросиаст. Экумений приводит, кроме своих мыслей, толкование и блаженного Фотия. Феодорит объясняет при сем и то, как подымутся осуждающие помыслы, следующими примерами: «не излишним считаю пояснить слово сие каким-либо примером. Когда чудный Иосиф приводил в действие составленный им замысл над Вениамином и покушался взять его в рабы, как будто укравшего чашу, и тем, как огнем, искушал расположение братьев; тогда ясно открылась сила свидетельства совести. Ибо тогда, именно тогда, меньше занялись настоящим горестным событием, вспомнили же о преступлении, совершенном за двадцать два года, и одни сказали: кровь брата нашего юнейшего взыскуется от рук наших, — а Рувим припоминал сделанные им увещания. Поэтому надобно представить себе и будущий суд, и то, как совесть живших и вне закона будет то оправдываться, выставляя в предлог неведение, то принимать обвинение и провозглашать справедливость произносимого приговора».

Это толкование не противоречит предыдущему и не отменяет его, а указывает только второй момент одного и того же суда: один проявляется в сей жизни, а другой наступит в другой. Но в существе и тот и другой одинаковы. И там совесть также будет судить и осуждать, как это делает она здесь. Там только голос ее будет сильнее и решительнее; потому что не будет встречать противоречий, как бывает здесь.

Стих 16. В день, егда судит Бог тайная человеком, по благовестию моему, Иисусом Христом.

Там решится вечная участь каждого, то есть осудится он или оправдится, не поколику слышал закон, — чрез слух ли уха или чрез сердце, — а поколику творил его; и притом не как внешно творил его, а как построевалось всякое творимое дело внутренно. Ибо это внутреннее построение дел составляет душу дел, внешнее же производство их есть только тело для того внутреннего и постольку ценно, поскольку ценно то внутреннее. Эта внутренняя сторона дел обнимает, как зарождались первые мысли о делах, как потом доходили они до вожделения, как соприкасались совести, как покорялись или сопротивлялись ей, как происходило решение и почему и каков вообще дух и направление всех дел, всей жизни и деятельности. Все это и подобное составляет существо дел и решает достоинство их в осуждение или оправдание своего деятеля. Как все это невидимо, то Апостол и говорит, что в последний день Бог будет судить тайная человеков, κρυπτά, — сокровенная, — не то, что есть человек совне, но что он есть по внутреннему своему строю. «Апостол, дабы увеличить страх, не сказал: человеческие грехи (будет судить Бог), но: тайная человеком, — чтоб не заключил ты, что приговор Божий таков же, как и произносимый тобою, но знал, что оный гораздо строже твоего приговора. Ибо люди могут судить одни явные дела» (святой Златоуст), «а Бог будет судить и тайное» (блаженный Феофилакт).

По благовестию моему, Иисусом Христом. «Можешь и так разуметь слова: Иисусом Христом: по благовествованию моему, предоставленному мне Иисусом Христом» (блаженный Феофилакт). Но прямее слова сии относятся к производству суда Иисусом Христом, так: «Бог будет судить тайная чрез Иисуса Христа, то есть Отец чрез Сына, потому что Отец не судит никого, но всякий суд отдал Сыну (см.: Ин 5:22)» (блаженный Феодорит).

Когда Апостол говорит: по благовестию моему, — не то хочет сим сказать, что он только об этом возвещает, а другой никто, а то, что в проповеди своей он никогда не опускал этого важнейшего предмета. Кому бы ни проповедал, всем говорил о суде. Этим начинал проповедь, чтобы разбудить усыпленную совесть; потом, за эту пробужденную совесть, как за повод, взявши и ко Христу приведши, обновивши благодатию и заповеди христианские возложивши, заключал: так, обновленный и благодатию укрепленный, живи неуклонно по заповедям, каждую минуту чая второго пришествия Христа Господа, Который, пришедши, воздаст каждому по делам его. Мысль о последнем страшном суде — начало и конец в проповеди Апостольской: началом и концом она была и есть и в жизни каждого, ревнующего о спасении. У кого она не выпадает из внимания, с соответственными ей чувствами, тому нельзя грешить.

«Посему каждый, войдя в сознание себя самого и размыслив о грехах своих, потребуй от себя строгого отчета, дабы тогда не быть осуждену с миром. Ибо судилище сие страшно, престол Судии грозен, истязания ужасны. Брат не избавит, избавит ли человек? (ср.: Пс. 48, 8). — Представь себе, что если бы теперь пред одною Церковию обнаружить тайный проступок кого-либо из нас, то уличаемый согласился бы лучше погибнуть, дать себя поглотить земле, чем иметь стольких свидетелей своего преступления. Что же будет с нами тогда, как пред целою вселенной будет все выставлено на сем блистательном и открытом позорище, как все сделается видимым для наших знакомых и незнакомых?» (святой Златоуст).

Ответьте на вопросы

Как вы относитесь к тому, что у Бога нет лицеприятия?

Какие выводы вы можете сделать из того, что Бог нелицеприятен?

Подведение итогов

Что важного вы получили при чтении и размышлении над отрывком, при ответах на вопросы и чтении толкований?

Чему вы научились благодаря размышлению над отрывком, ответам на вопросы и чтению толкований?

Ответить на вопросы, поделиться своими размышлениями можно

в комментариях

Данный материал подготовила

Татьяна Зайцева